(Одиночество)
И ветер перемен уносит вдаль слова,
Что были ей так непонятны.
Она всегда одна, и ей не жаль, что шепчет одиночество невнятно,
Что больше нету у нее души,
А может, она просто потерялось,
И спросит одиночество:
"Скажи, хоть что-нибудь в твоей душе осталось?..
" А ветер перемен не хочет ждать,
И одиночество опять прошепчет тихо,
Оно на небе сером
Вот опять на белую бумагу,
Пару штрихов той серой грустью упадут.
Стереть их невозможно ,ведь белая бумага всего лишь её душа.
Там нечему гореть.
Осталась только тень серого страха.
И ветер перемен опять шуршит, и дождь по окнам борабанит резво,
И про себя ее душа кричит:
;Что сложно мир оценивать ей тресво;
И серой грустью падиют снега,
И солнце не восходит на востоке,
Душа хотела убежать.
Бега - не выход из страданий!
Дождь везде - воды потоки.
И так хотелось быть со всеми ей,
Но одиночество подкралось тихо, мягко.
Заполнило ей душу, и теперь мир стал для ней ненужным, непонятным.
Она всегда одна,
Не жизнь, мука, шепнет ей одиночество невнятно:
"Душа есть жизнь, а тело лишь труха".
И стало ей одной – про все,про все понятно и,
Мягко прыгая, распустит крылья,
И улетит на них ,
Как ангел белый, но это ведь душа, а тело пылью,
Ничем падет на землю, и несмело
Проникнет вниз, в те страшные чертоги,
Покатится слеза белее мела... ее нельзя судить уж слишком строго.
Кинжал остался в теле. «улетела!»
Она улетела навсегда
Ей больше здесь никто не нужен!...

Отредактировано Волк (22.11.2008 19:43:25)

(О жизни )

Мы все привязаны к чемуто.
Хотя на нас нет поводков.
Но очень хочется вернуться
К началу наших дивных снов.

Нам хочется прижаться грудью
К родным устоям и мечтам.
Нам хочется понять простое,
Но очень памятное нам

Отредактировано Волк (24.11.2008 21:13:24)

Вот еще одно стихотворение:
  ***
Я снова здесь сижу один...
И снова пытки, муки, ночь
Все силы жизни гонят прочь,
От мыслей лечит алкоголь,
Он мне унять поможет боль..

От мыслей хочется уйти,
Туда, где нету мне пути...
Туда, где до меня другой поэт
Навеки свой увековечил след...
И сердце рвется на куски
Ох, мне от боли не уйти!

Со злости я схватил бакал,
И вдребезги его разбил,
И эхо отдалось в ушах,
Осколков звон как крик звучит,
А сердце яростно стучит,
И день чернеет на глазах,
Все это мне явилось в снах...

И снова пытки, муки, ночь,
И снова я один сижу всё ночь
Все силы жизни гонят прочь,
От мыслей лечит алкоголь,
И он мне снимет до утра всю боль...

Отредактировано Волк (28.11.2008 11:02:02)

Верно,как правило любой поэт в своем стихотворении отражает свое настроение и свою жизнь

Отредактировано Волк (29.11.2008 17:16:58)

Terra228
понравилось хоть?

Отредактировано Волк (29.11.2008 20:46:47)

продолжение:
где сегодня проходил какой-то светский вечер. Куда были приглашены люди из самых высших кругов. У самого входа, будто остановленная чьей-то невидимой рукой, женщина обернулась на пустую теперь дорогу. В глазах ее читалось нечто вроде необъяснимого подозрения. В неверном свете уличных фонарей она заметила черную сгорбившуюся возле старого дерева фигуру. Женщина нахмурилась, почувствовав холодок страха, но тут же попыталась об этом забыть, резко отвернувшись от мрачной тени. Остался только легкий аромат ее духов, навсегда запечатлевшийся на краске особняка незаметным слоем присутствия.
      Теофиль повернулся к окнам дома спиной, разом выбросив ничего не значащие мысли из головы, и пошел прочь. Нет, образ этой женщины ничего для него не значил. Совсем ничего, только заставлял без конца восстанавливать ее очертания в воображении. Ему хотелось прошептать в ночной тишине ее имя, но он не знал, как зовут даму, он вообще ее раньше никогда не видел. Из-за вынужденного молчания он чувствовал себя так же, как чувствует себя прокаженный, которого оставляют разлагаться под действием болезни, без каких-либо попыток спасти несчастного от страшной смерти. Но Теофилю, к счастью, смерть не грозила. Если, конечно, он вообще понимал, что это такое. А кто может понять?
      Теофиль медленно брел по пустынным улочкам, не отдавая себе отчета, куда он идет. Это было как-то не важно. Совсем не то, о чем можно было бы беспокоиться ночью в незнакомом квартале. А может, и в незнакомом городе. Теофиль точно не знал, когда и как он очутился в этом городе. Вполне возможно, что он прожил здесь всю жизнь, иногда у него в голове мелькали какие-то картинки, какие обычно появляются, когда человек вспоминает свое детство. Но он не был уверен, что эти образы настоящие, они могли оказаться всего лишь очередным порождением его разума. Теофиль оглянулся по сторонам. Как всегда, чуть позади него брели бесформенные тени - его спутники, в каких он, как они утверждали, нуждается. Еще они говорили, что могли бы стать его друзьями, если бы он знал, что такое друг. Но, так как Теофиль не слишком понимал, за чем ему друзья, он прекрасно обходился и без всякой терминологии, не желая загружать себя тяжелыми размышлениями. Он и так слишком много думал о той женщине, мысли уже начинали причинять ему неудобства, хотя вспоминать ее лицо было ему приятно. Одна из теней отделилась, выйдя чуть вперед, и Теофиль услышал ее хриплый голос, как будто она простудилась:
      - Не для мертвых люди ставят памятники. Для живых. - Теофиль кивнул, ничего не ответив. Что, впрочем, и не стоило делать. Тень была права, она всегда была права, и Теофиль никогда не смел спорить с ней. А даже если бы и попытался, все равно бы проиграл. Правая тень являлась чем-то вроде наставника, хотя нередко Теофилю это не нравилось. Но, в общем-то, на этот раз она лишь отразила его повседневную реальность своими словами. Теофиль представил себе две маленькие белые ручки с длинными пальцами, и внутренне усмехнулся. Он поставит памятник этой женщине. Сейчас это было его единственное настоящее желание. И он никак не собирался ему перечить.
      В какой-то момент он, наконец, начал понимать, куда же он идет. Знакомая дорога, знакомые повороты и обходы. Он был здесь десятки раз, если не больше. И каждый раз дорога упиралась в высокие ворота, нередко, уже запертые на замок. Сам их вид внушал страх и какое-то чувство, заставляющее клясться, что не умрешь, не заболеешь неизлечимой болезнью. Ни за что. Сделать все, только бы не оказаться возле этих ворот в большом, черном, украшенном бледными умирающими цветами ящике. Запертом так, чтобы никто не пробрался вовнутрь. Или же, чтобы никто ненароком не вышел обратно по необъяснимой причине. За воротами, скрипящими, как спина нищего старика-крестьянина, возвышались сотни надгробий на любой вкус. Высокие и красивые ангелы с печальными, полу-стертыми лицами, роняющие каменные слезы на давно увядшие цветы. Простые деревянные кресты, уже почти сгнившие или упавшие на могилу. На них невозможно уже что-то разглядеть, они растеряли все свою вечную память об усопших. Над всеми возвышаются небольшие каменные строения - склепы. Только их очень мало. Кто может позволить себе склеп? Только богач, а таковых не слишком-то много. Были и такие, какие не заметишь, пока не наступишь. Таковыми, наверняка, были и люди, теперь ставшие хозяевами своего маленького участка земли, который у них отберут только после того, как кости их истлеют окончательно. Или раньше. Словом, их много, каждый день их ряды пополняются новыми разлагающимися солдатами, готовыми поддержать местный порядок.
      Теофиль отворил ворота почти тихо, но, как бы он ни старался, местность огласил протяжный вой старых креплений. Теофиль ступил на посыпанную галькой дорожку, змеящуюся между разномастных могил, кое-где пропадающую бесследно. Но, в любом случае, обещающую запутаться в ней и потеряться в этом мертвом лабиринте всякому желающему. Теофиль шел, машинально читая наизусть заученные надписи: эпитафии, какие-то красивые, какие-то - глупые и заурядные, имена неизвестных ему людей и года их жизни. Хотя, он никогда не считал, сколько какой человек прожил. Его этот факт мало интересовал. Он только смотрел на состояние надгробий и самих могли. Не потому, что его это волновало. Он совершенно не понимал, за чем приходить каждые выходные, чтобы изобразить горе над могилкой "любимого" мужа, на счастье, оставившего "убитой горем" вдове сундук с золотом и столь благоразумно умершим так рано. Все эти люди не вызывали у него ни капли сочувствия.
      Неподалеку от тропинки Теофиль заметил могильщиков, тяжело опирающихся на лопаты и о чем-то тихо переговаривающихся. Их лица освещал керосиновый фонарь, было видно, что они устали и им уже осточертели эти бесконечные трупы, которых сваливают сюда, как мусор - на свалку. А им это все убирать приходится. Тихо ругаясь, они продолжили работу, и в разные стороны полетели комья тяжелой, мокрой от дождя земли. Теперь Теофиль понял, почему в такой час ворота еще не закрыты. Могильщики не успели справиться с утренней работой, и теперь приходилось отрабатывать в часы положенного отдыха. Теофиль предположил, что им пришлось побывать на похоронах какого-нибудь особо знатного человека, обычно, именно их похороны затягиваются. Хотя, ему и не хотелось запрягать этих людей еще больше (к могильщикам он терпел какое-то странное уважение, за которое его все время корила левая тень), он стал продираться к ним через бесконечные ограждения и памятники. Они ему были нужны. Без их помощи он сейчас не мог справиться с главной своей задачей. А в том, что эти парни ему помогут, Теофиль был уверен. Они всегда помогали, даже если и были такими же уставшими, как сегодня.
      Теофиль пробирался через могилы, перепрыгивая через ограды и перешагивая через почти стертые земляные насыпи. Здесь уж почти не осталось мест, хоронили, в основном, на окраинах, но иногда попадались семейные захоронения, и приходилось тесниться и выкраивать местечко для еще одной могилки. Могильщиков такие моменты никогда не радовали. Слишком мало места - неудобно работать. Один из них остановился, услышав приближающегося Теофиля. В темноте нечего было разглядеть, так что неудивительно, что могилокопатель испугался. Мало ли кто бродит ночами по кладбищу. Теофиль поднял руку в приветственном жесте и, стараясь не попадать в круг света, остановился возле вырытой ямы. Второй могильщик уже залез в нее, выравнивая края и, увидев темную фигуру Теофиля, хрипло прокаркал:
      - А, это ты. Слишком бесшумно ходишь, не слышно тебя. - Могильщик смотрел на Теофиля, будто чего-то от него ожидая. По обветренным губам пробежала улыбка, обнажились редкие желтые зубы. - Давно тебя не видел. Думал, ты больше не придешь.
      Теофиль покачал головой и кивнул на свежую могилы. В глазах отсветом фонаря блеснул нескрываемый интерес.
      - Да, завтра с самого утра хоронить будем. Потому и роем сейчас. Мрут как мухи в последнее время, что с ними случилось?
      - Скоро только мы-то и останемся тут. Кому-то же нужно всех их зарывать. - Проговорил второй могильщик. Голос его был каким-то черствым, злым, почти жестоким. На скуле у него корявой линией ветвился шрам. Рваный, возможно, от стекла или ножа. Теофиль не знал точно, не спрашивал никогда. Вообще, во всем его существе чувствовалась странная злость. Или даже ненависть. Будто его кто-то страшно обидел и не попросил прощения. И теперь он злится от этого еще больше. Теофиль вздохнул и потупил взгляд. Он ничего не хотел этим сказать, жест был совершенно непроизвольным, но могильщик прочитал его по-своему:
      - Тебе тоже нужна свеженькая могилка, верно? - Теофиль почувствовал себя так, будто из него только что вытащили кишки и показали ему, как прекрасно они выглядят. Он поднял голову и жестко взглянул на человека. Потом он медленно кивнул, все так же не спуская глаз с могильщика. Тот усмехнулся и, глядя на грязную лопату, продолжил:
      - Не волнуйся, чем тебе вот эта не сгодиться, а? все равно, только до утра. А там мы все исправим, и она будет как новенькая, согласен?
      Теофиль понимал, что, если бы могильщики не устали бы так сильно, они никогда не предложили бы ему чужой могилы. Это было, вроде как, не по правилам. Не красиво - отбирать у мертвых их последнее пристанище. Но отбирать у уставших работников часы столь необходимого сна - еще хуже. Теофиль решил выбрать меньшее из двух зол. Он кивнул, выражая согласие. Могильщик в ответ ухмыльнулся и бросил лопату на землю, в грязь. Впрочем, она и так уже была вся грязная. Второй заканчивал капать внизу, придавая яме правильную форму. Насколько это было возможно. Парень со шрамом перемахнул через ограду соседней могилы и скрылся в ночной темноте. Теофиль знал, за чем он пошел. За новеньким деревянным крестом. Оставшийся работник с кряхтением выбрался из могилы, предварительно подав лопату Теофилю. Тот, приняв ее из грязных рук, воткнул ее в землю, рядом с фонарем. На руках у него осталась земля, он, с секунду посмотрев на них, отряхнул, почувствовав нечто острое. Скорее всего, камешек, что же еще могло находиться в этой земле? Стояло полное молчание, им не о чем было говорить.

Нет,но если бы мне не помогали, то я бы наврятли написал бы так объемно.

Вот ещё:
                         
А Теофиль вообще редко что-то говорил, оставляя эту необходимость правой тени. Она лучше справлялась, если приходилось с кем-то говорить. Собственному же языку Теофиль не доверял. Слишком у него мысли путались для связного разговора. Это так тени говорили. Им можно было довериться, хотя, По-мнению Теофиля, лучше не стоило бы. Но без них он бы просто не выжил. Теофиль все время смотрел на яркий свет фонаря, слепивший ему глаза. Поэтому, когда неподалеку раздался шум и треск, он ничего не смог увидеть. Первое, что попало в светлый круг - был чистый деревянный крест. Без каких-либо надписей и дополнений. Новый. Следом за ним появился держащий его в руках могильщик. У Теофиля глаза засветились странным огоньком при виде этого предмета, но никто не заметил. Парень с крестом подошел к краю могилы и воткнул в землю крест почти острым концом. Из-за неустойчивости, он скосился немного вбок, но все же остался стоять. Теофилю было все равно, как он стоит, главное, чтобы не упал за ночь. Он подошел к кресту, могильщик с шутливым поклоном пропустил его, отойдя назад, к лопатам. Теофиль опустился перед дешевым временным надгробием на колени и достал из кармана кусочек угля. Черный камешек тут же измазал ему пальцы, но Теофиль не обратил на это внимания. Он приставил острый его конец к деревянной доске, а второй рукой подпер крест так, чтобы тот не падал и не шатался. Теофиль карябал доску, выводя на мягком дереве корявые черные буквы. Это было имя, Елена. Тень что-то шептала Теофилю на ухо, но он не слушал. Он слышал только это прекрасное имя, почти чувствовал его на вкус, и ничто сейчас не могло оторвать от воспоминаний ее восхитительного холодного взгляда. Ниже Теофиль вырезал число - дату. Дату ее смерти. И где-то далеко за его спиной хрипло и довольно посмеивалась тень. Или то были могильщики? Когда Теофиль закончил, он осмотрел свое творение и был им вполне удовлетворен. Он почувствовал под тканью штанов ледяное, и мокрое прикосновение кладбищенской земли и ему захотелось улыбнуться. Но он не знал, как это сделать, и потому вместо него улыбнулась тень. Теофиль поднялся, все еще ощущая землю и стараясь запомнить это чувство. Он всегда думал, что нечто подобное должны ощущать мертвецы, похороненные без гроба. Только он был не совсем уверен, что трупы могут чувствовать. И это его несколько смущало. Позади него раздался сухой раздирающий кашель. Он повернулся и увидел, как могильщиков со шрамом стоит, согнувшись и опираясь на лопату. Его бил сильный жуткий кашель. Казалось, сейчас легкие его разорвутся, и он задохнется, подавившись своей кровью. Но, откашлявшись и судорожно хватая воздух, он, все-таки, выпрямился и, глянув на Теофиля, севшим голосом пробормотал:
      - Плохо мое дело, друг. - Он нагнулся за фонарем, чтобы поднять его с земли. - Пора нам, завтра тяжелый день.