Готическая новелла с небольшим налётом дарк-фэнтези.
Соловей ещё сильнее прижался к шипу, и острие коснулось наконец его сердца, и всё тело его вдруг пронзила жестокая боль. Всё мучительнее и мучительнее становилась боль, всё громче и громче раздавалось пение Соловья, ибо пел он о Любви, которая обретает совершенство в Смерти, о той Любви, которая не умирает в могиле…
О.Уайльд. «Сказка о Соловье и Розе»
В этот хмурый осенний день время тянулось особенно медленно. Я брёл по старому кладбищу, и сознание моё было словно окутано туманом. Вечность... Она была здесь повсюду: она чуть слышно звенела безмятежным шёпотом дождя, падающего на сухие, только что опавшие листья, и они, потревоженные моими шагами, вторили ей недовольным шорохом, она лилась едва заметными струйками воды по трещинам каменных плит и надгробий, она чуть слышно вздыхала в ветвях старых кипарисов, она струилась с хмурых, пепельно-серых небес холодным, всеобволакивающим и всепоглощающим сумраком.
Я брёл один сквозь Вечность, и мне никто не был нужен. Никто. Ни одна живая душа, ни один человек на свете не смог бы понять те чувства, которые рождались в моей душе. Их даже навряд ли можно было назвать чувствами, ощущениями или эмоциями и выразить словами. Упоение, умиротворение, наслаждение, экстаз – нет, нет, слова простого смертного неспособны выразить то, что называется состоянием души. Это можно сравнить лишь с музыкой – не с той музыкой, к которой привыкли мы, а с той, которую играют Боги, музыкой, которой можно только внимать и наслаждаться ею, но которую нельзя записать сухими, мёртвыми, безжизненными нотными знаками, и уж тем более пытаться сыграть её. Её может сыграть только Вечность на самом удивительном и уникальном музыкальном инструменте – нашей душе. Только её тонкие, длинные, сверхчувствительные пальцы способны затронуть те невидимые струны, что сокрыты там, во Тьме, в самой глубине нашего сердца, сокрыты толстым слоем накипи из Суеты, Боли, Страха и Ненависти, способны не просто затронуть их, но извлечь из них те дивные, неземные, неслышимые звуки, которые волнами необъяснимого и непередаваемого наслаждения накатываются и растворяют в себе всю нашу сущность, только они способны извлечь и создать то, что называется Истинной Красотой. Никогда, ни один даже самый талантливый и искусный мастер, будь то художник, музыкант или поэт, не сможет воссоздать её своими грубыми и примитивными инструментами, будь он даже трижды преисполнен вдохновения. Потому как не всё можно передать, есть то, что можно лишь понять и прочувствовать. Это и есть то самое состояние души, которое называется Откровением.
Медленно брёл я сначала по широким кладбищенским аллеям, затем сворачивал в узкие улочки, затем ещё в более узкие и извилистые переходы, пока не оказался в его нижней, заброшенной части. Могилы здесь уже давно не посещались и не убирались, некоторые должно быть уже несколько десятилетий. Надгробия треснули, раскололись на части и глубоко осели в землю. Кресты покосились, потеряли свои перекладины, и, казалось, из последних сил держались, чтобы не упасть на землю. Местами ещё не съеденные Временем и сыростью портреты покойных смотрели глазами, полными Скорби и Безнадёжности. И когда ветер пролетал над долиной и слегка шевелил застоявшийся затхлый воздух, шёпот его в ветвях старых кипарисов отзывался скорбными вздохами Вечно Спящих, жалующихся на своё предание Вечному Забвенью. Лишь разносимое эхом карканье воронов нарушало безмятежность царившей здесь атмосферы.
Наконец я очутился возле старинного склепа. Это было моё любимое место на старом кладбище. Здесь, на изъеденных временем и позеленевших от сырости гранитных ступенях я мог часами сидеть в полнейшем оцепенении, наблюдать, как тяжело перелетают с креста на крест вороны, как неспешно струится дождевая вода по трещинам древних стен, слушать её едва уловимое журчание и капание где-то там, внизу, в тёмном и гулком подземелье, и ощущать, как самое лёгкое дуновение ветерка касается моего лица Дыханием Вечности.
Не знаю, как долго сидел я так и предавался наслаждению от происходящего, но вдруг совершенно неожиданно для себя я обнаружил, что рядом со мной кто-то сидит. Я невольно вздрогнул, так как за всё время, что я привык бывать в этом месте, я не только не видел здесь кого-либо, но даже не обнаружил присутствия людей в ближайшее прошлое.
«Вижу, ты испуган, - раздался низкий, мягкий голос незнакомца, одетого в длинный чёрный балахон большим капюшоном. – Напрасно, - продолжил он, так и не дождавшись от меня ответа. Я вижу тебя здесь уже не в первый раз. Ты предпочитаешь Одиночество людскому обществу, это похвально. Многие не понимают истинного смысла этого прекрасного слова. Они связывают его с чем-то плохим, печальным, грустным, с душевными терзаниями и муками. Но настоящее Одиночество – это совсем другое. Одиночество – это честь, честь быть одному, быть наедине с собой, со своей душой, всё глубже и глубже погружаясь в океан Отчуждения и Самопознания. Немногим дано испытать на себе и постичь всю силу и красоту истинного Одиночества. Но бойся, бойся, чтобы твоё одиночество не стало вечным, как для меня. Впрочем… тут незнакомец замолчал, и я услышал, как из груди его вырвался негромкий, но тяжкий вздох. О, что это был за вздох! Он шёл словно из той гулкой и тёмной глубины склепа, подле которого мы сидели, он был словно стон вампира, лежащего там, на дне в каменном гробу и пронзённого колом семи веков.
« - Кто ты?» - с трудом наконец я вырвал из себя эти два слова.
Минуты две в воздухе висело свинцовое молчание… Наконец незнакомец снова тяжко вздохнул и начал.
« - Ты здесь уже не в первый раз, и каждый из них видишь тут множество воронов. Люди боятся их, сторонятся, считают их траурными птицами, носителями беды, зла, хаоса, крылатыми посланниками Смерти. Но никто не задумывается, как возможно бывает тяжела и горька судьба каждого из них.... Становятся вороном не по своей воле. Иногда в него превращается душа человека, умершего не своей смертью. Иногда так наказываются самоубийцы, получая в дар бессмертие и вечное скитание между миром живых и мёртвых. А иногда Смерть сама выбирает нас своими слугами. Тут незнакомец снова тяжко вздохнул и ненадолго замолчал.
Так было и со мной...
Много веков назад страну опустошала Чёрная Смерть. Она вселялась в человека, высасывала из него жизнь и силу, и уходила, оставляя его в долгой и мучительной агонии. Самые сильные и прославленные в боях рыцари за несколько дней превращались в жалкие, высохшие, изнывающие от кровавого кашля мумии-полутрупы. И кожа заболевшего становилась сначала мертвенно-бледной, затем жёлтой, и, наконец, тёмно-серой. Особенно ужасно это зрелище было ночью, в тусклом, смрадном свете свечей и светильников, когда больного начинала терзать лихорадка. Как безумный метался он по своему смертному ложу, и лишь к утру успокаивался и поворачивался лицом к оконному свету с лёгкой, едва заметной, измождённой улыбкой. Это Чёрная Смерть выходила из него, и дух его, более не терзаемый муками плоти, возносился в небо.
Люди боялись не то что ходить по улице, но даже просто выходить из дома. Каждый стук в дверь вторился в их сердцах эхом дикого, животного, первобытного страха. Ведь Чёрная Смерть входила в дома по-разному: в виде знакомых, родственников, торговцев, странников. Никто не мог уберечься от прикосновения её длинных ледяных перстов...
И я был одним из этих людей, и, может быть, жил с особым страхом в сердце, ибо был влюблён и помолвлен с прекрасной юной девушкой по имени Луиза, дочерью одного художника. День и ночь я молился Господу, чтобы он отвёл от её дома страшную участь. Но всё было тщетно. День за днём Чёрная Смерть собирала и уносила всё новые и новые жертвы. И всё чаще и громче воздух наполнялся душераздирающими криками бьющихся в агонии и скорбными стенаниями и плачем родственников умирающих и уже погребённых. И всё чаще и чаще мутно-серую, промозглую мглу, лежащую все эти дни над городом разрывало мрачно-величественное пение старого церковного органа, и в сердце моём гулким, призрачным эхом стонал погребальный колокол, временами заглушаемый хором монахов, почти без перерыва читающих реквием. Час икс приближался...
И вот однажды я, потеряв всякую надежду и доведённый до безумия медленной пыткой неотвратимости, решился на страшное. Я пустил в ход заклинание, найденное мной в старинной колдовской книге. Суть его состояла в том, что я вызываю Чёрную Смерть на бой, и она не имеет права не принять мой вызов. В тусклом, затуманенном, освещаемом лишь огарком свечи зеркале, я прочёл ответ: « Завтра, у склепа Ньюмэнов (так звали мэра нашего города), час спустя после полуночи. Выиграешь – я уйду, и оставлю не только тебя, но и весь город, и всю страну. Если нет…» тут налетел порыв ледяного ветра, и затопил волнами непроницаемого мрака жалкий островок света, что теплился на столе. Последнее, что я уловил и увидел в наступающей тьме, был сухой треск. Это лопнуло зеркало. Итак, выбор был сделан…
На следующие сутки, час спустя после полуночи, я был в условленном месте. Ночь выдалась холодная и ветреная. Злой вихрь гнал низкие, рваные тучи мимо полной, зловеще-бледной луны, тени деревьев сплелись на земле в злобную гримасу-усмешку, и ветер завывал в их ветвях тоскливую песню Смерти. И она явилась предо мной… Явилась в образе прекрасной девы-воительницы на белом коне, в сто крат более прекрасной, чем тысяча полных лун. Холодный, безжизненный, застывший взор её хрустально-ледяных глаз сковал мои движения, локоны чёрных, как смола, сверкающих в лунном сиянии волос словно сеть опутали меня, и меч мой выпал, едва я попытался достать его из ножен. Она спешилась, подошла ко мне и сказала: « Ты проиграл. Вызвать меня на бой может только великий воин... или великий глупец. Но не безумие и не жажда славы движет тобою. И потому я дам тебе шанс. Лети, лети к своей любимой, и если сможешь, убеди её покинуть город до рассвета. Сумеешь – я отпущу вас обоих, не сумеешь – ты будешь вечно скитаться между миром живых и мёртвых, будешь вечно тщетно пытаться спасти людей от бед, несчастий и меня, и будешь вечно проклинаем ими». С этими словами она коснулась моего лба своими ледяными перстами, и обратила меня в ворона. И я полетел, полетел прямо в дом моей любимой, которая как раз спала крепким, но тяжёлым сном… ах, она словно знала, что ей больше не суждено спать, кроме как спать Вечным Сном Смерти. И я разбил своей чёрной грудью стекло её окна, и она проснулась. Страх, один только страх читал я в её наполненных слезами, еще затуманенных сном глазах. Я как безумный кружил и метался по комнате, бился о дверь и об осколки оконного стекла, застрявшие в раме, орошая их своей кровью. О, если бы я мог говорить!!! Но время свинцовой гирей летело в бездну тьмы и тащило нас за собой. Серые пальцы рассвета уже касались разбитого окна. То были пальцы самой Чёрной Смерти! Но я твёрдо решил не отдавать в её когти то единственное, что мне ещё было дорого в этом мире. В диком, безумном, непередаваемом никакими словами отчаянии с громким пронзительным криком бросился я на белоснежную грудь моей любимой, и обагрил её горячей, алой кровью…. Я выклевал ей сердце...
На её крики, полные беспомощной боли, прибежал её отец… Он не выдержал открывшейся перед ним картины, и с тихим стоном опустился на пол...
Так отобрал я у Чёрной Смерти сразу три жертвы. И по сей день та картина стоит у меня в глазах и входит в мой сон, и Скорбь сдавливает моё сердце при мысли, что иногда только Смерть может одолеть Смерть. Я уверен, любимая моя по сей день наслаждается безмятежностью и блаженством Рая, ибо не было греха в её светлой душе, и радость эта омывает мои незаживающие раны на груди, и Скорбь отступает на какое-то время… Чтобы затем с новой силой бить по ним своими колючими, ледяными волнами. И вновь и вновь вхожу я в дома людей, бьюсь о стёкла своей израненной грудью, и тщетным надсадным криком пытаюсь спасти их от злого рока. И вновь и вновь Смерть смеётся надо мной и плачет, ибо нет более у неё власти надо мной...
« Так было со мной,- вновь молвил незнакомец, затем тяжко вздохнул и растаял в воздухе небольшим чёрным облаком. Лишь эхо отразилось в гулком тёмном подземелье хриплым, скорбным карканьем, и два больших чёрных пера упали на гранитные ступени к моим ногам. Выползла полная луна из-за низких рваных, туч и осветила моё оцепеневшее, затуманенное лицо. И холоден был я, ибо иногда только Смерть может одолеть Смерть...
